«СП»: — Кирилл, как вы оказались в Новом театре?
— Я знаком с Эдуардом Владиславовичем (Бояковым — прим.ред.) еще по Воронежу, откуда я родом и где он был ректором Академии искусств (сегодня — Воронежского государственного института искусств — прим.ред.). И он был моим педагогом — самым любимым. Даже когда он решил покинуть пост ректора, я написал ему большое откровенное письмо с просьбой поехать вслед за ним в Москву. Потому что очень хотел продолжать учиться у него. Я буквально держал руку на пульсе, следил за информационными источниками и, таким образом, узнал, что Эдуард ищет людей для участия в своем новом проекте — спектакле «Лубянский гример».
«СП»: — То есть вы ощущали некое духовное, творческое родство с Эдуардом?
— Да, а еще мне многое подсказала интуиция… знаки.
«СП»: — Расскажите!
— В то время я жил в Абхазии, куда меня позвал мой друг-музыкант записывать вместе музыкальный альбом. В Воронеже-то меня уже ничто не держало, зато было огромное количество музыкальной аппаратуры и большое желание заниматься музыкой. И я поехал в Абхазию, жил там на берегу моря и музицировал.
«СП»: — А что за музыка?
— Я бы охарактеризовал тот стиль музыки, который мне нравится и который, я бы хотел, чтобы у меня получался как экспериментальный пост-панк с элементами трип-хопа. Пока у меня есть наброски, я только в поиске музыкантов для коллабораций, студийных помещений и так далее. Так вот в Абхазии, на фоне природы, занимаясь музыкой, я почувствовал, что мне следует уехать в Москву. Эдуард как раз в это время искал людей для нового проекта. На каком-то этапе я понял, что это не простое совпадение.
«СП»: — По поводу иммерсивного спектакля. Для меня, как для зрителя, это было чем-то новым. А вам уже приходилось участвовать в чем-то подобном?
— Именно в таком — нет. Было нечто очень отдаленно напоминающее то, что мы делаем в первом акте «Лубянского гримера». Когда ты со зрителем на расстоянии вытянутой руки, в непосредственной близости. Это было еще в студенческие времена в виде перформанса.
«СП»: — Для зрителя это все еще очень необычный опыт. Я, например, изначально придерживалась мнения, что театр — это именно разделенное пространство сцены и зала. Что вот здесь я, зритель, а там — творится некое чудо. И в первом акте «Лубянского гримера» я поначалу ощущала себя очень странно: я — часть этого акта? Или все же я наблюдатель со стороны? Это было любопытно и необычно. Интересно, как это воспринимает артист.
— Есть что-то необычное, если сравнивать с классическим выходом на сцену. Но на самом-то деле — все то же самое. Да, меняется форма. А по сути — все то же. Я четко понимаю, что вот, стоят люди, я перерабатываю эту энергию, которая из них струится. Но только она даже мощнее, потому что артисты и правда ближе к зрителям, и свет падает иначе, и погружение сильнее.
«СП»: — А от этого не сложнее?
— Стресса поначалу было действительно больше, потому что и мельчайший недочет, ошибка видны сразу. Но актеру нужно уметь с этим справляться.
«СП»: — Как восприняли такую форму спектакля артисты постарше, более классической школы? Есть ощущение, что им некомфортно? Или наоборот — задал режиссер задачу, значит, делаем, и все тут?
— Опыт берет свое. Школа-то чувствуется! Думаю, для них это было даже желанно, это просто следующая ступень развития.
«СП»: — Вам, недавним студентам, комфортно работать с ними?
— Да. Мне, например, очень нравится работать с Валентином Валентиновичем Клементьевым. Мы с ним всегда хорошо общались, наверное, даже можно сказать, что дружим. Конечно, в труппе все бывает, но справедливости ради хочу отметить, что это — самый дружный, открытый, общительный и цельный коллектив из всех, какие я видел в жизни. Их было немного, но, кстати, у меня есть неплохое сравнение. Пока я жил в Абхазии, в течение полугода я служил в самом крутом столичном театре — РусДраме. Абхазия — это такое огромное братство. Где дружба — понятие круглосуточное. И в этом сухумском театре очень дружная труппа. Теплые отношения, много уважения. Так вот даже в нашей нынешней труппе — Нового театра — отношения не менее открытые, уважительные и теплые. Хотя, казалось бы, куда уж теплее, чем в кавказском театре!
«СП»: — Вернемся к «Лубянскому гримеру», где вы играете главную роль — художника Аркадия. Он вам близок, понятен? Он возможен сегодня?
— Более чем возможен, особенно ввиду ситуации в мире. Человеческие качества Аркадия вне времени. У меня с этим персонажем очень много общего. Насколько я уже сейчас понимаю, изначально Эдуард и выбрал меня на эту роль, как человека, который просто похож на Аркадия. С одной стороны мне как будто и много играть не надо, а с другой — нужно все это через себя пропускать, постоянно развиваясь самому.
«СП»: — Кирилл, вы, наверное, больше человек чувства?
— Есть такое. Я год ходил с берушами в ушах, чтобы контролировать поток информации, прислушиваться к себе. Завязывал себе глаза для тех же целей. Голодал. Вообще, много занимался такими практиками по познанию себя через чувство. По тому, чтобы прислушиваться к тому, что действительно важно.
«СП»: — Возникали ли у вас какие-то сложности в процессе работы над ролью?
— В «Лубянском гримере» мне лично было сложно воссоздать тот временной контекст.
«СП»: — Имеете в виду временной пласт, быт, детали?
— Да! Повадки, культура, этикет. Я на интуитивном уровне стараюсь погрузиться в это, но иногда замечаю пробелы, которые, конечно, нужно восполнять.
«СП»: — Еще до просмотров спектакля я перечитывала «Тупейного художника» Лескова и волосы вставали дыбом. От ужаса, от варварской действительности, от человеческих качеств некоторых людей. И еще страшнее от актуальности описанного в рассказе — сегодня. Вы верно подметили, человек-то как раз на протяжении времени не меняется, в отличие от каких-то бытовых обстоятельств, условий.
— Согласен. Но все-таки Аркадий — мужчина. И мне очень понятна его решимость. Это мужской поступок и мне самому приходилось несколько раз в жизни совершать безумные, опрометчивые действия. Но поступок Аркадия очень вдохновляюще действует на зрителей.
«СП»: — В «Лубянском гримере» финал другой, нежели в «Тупейном художнике».
— И это прекрасно! Когда я читал рассказ, мне так этого хотелось! Думаю, сегодня и сам Лесков хотел бы такого завершения его истории.
«СП»: — Мне кажется, несмотря на необычность, эта иммерсивность оправдана даже самим зданием усадьбы. Где есть совершенно разные залы, с разной историей. Есть некий синтез в самом здании, есть он и в постановке. И финал можно поменять! В конце концов, театр же не стоит на месте. Каким может быть будущее театра?
— Это сложный вопрос… Могу предположить, что нам предстоит еще большее объединение современных возможностей и классического театра.
